Я наслаждаюсь легкой степени графоманством, да. Пишу по настроению, обычно.
Выкладываю сюда, потому что есть заинтересовавшиеся, да и с форума, я думаю, читать удобнее.
Критике буду только рада, потому как лично я от них далекооо не в восторге х)
У некоторых буду указывать дату вместо названия, потому что безымянных много. А у некоторых вообще может ничего не быть - я забывчива :3

16 ноября 2010 года
Она считалась простой наемницей и принималась, по обыкновению своему, за любую работу. Ей было абсолютно все равно, грязна эта работа или нет, и какого мнения о ней будут окружающие из-за этой работы. Зачастую она жила впроголодь, и это была единственная причина ее «многофункциональности». Спала, где придется, ела, где придется, бралась за то, что дают и за столько, за сколько дают. Ее лицо не выражало ровным счетом ничего, она всегда была пряма, спокойна, молчалива, и, возможно, оттого казалась хмурой и хорошо побитой жизнью. Возможно, так оно и было, по крайней мере, горожане и жители деревень на много миль вокруг не знали не имени ее, не происхождения, и единственное, что могли рассказать интересующемуся – пару-тройку свежих, или не очень, слухов. То, что можно было назвать точно, так это ее прозвище – Волчонок, полученное непонятно за что и непонятно, когда. Хотя, стоит согласиться, в ее поведении, манерах и вечной работе в одиночку было, что взять от волка.     
Сейчас ее лицо освещал слабый огонь, разведенный нами еле-еле. Пещера, сделанная, видимо, несколько столетий назад, - это были мои личные ощущения, конечно же, - прекрасно отражала все звуки, и особенно треск костра, звон дождя и наше дыхание. Этот дождь, эта ночь, эта девчонка - все мне казалось ужасно противным, и, как истинному горожанину, хотелось поскорее добраться до вкусной еды,  теплой постели, а, точнее, согретой постели и просто до крыши над головой. Но из-за ливня, который застал нас «вдруг», приходилось отложить все эти сладости жизни на попозже. На далекое, далекое попозже.
Мы встретились час назад, на опушке неподалеку. «Встретились» - звучит слишком мирно, если говорить по правде, поцапались. Как часто зачастую бывало, нас нанял один и тот же купец, желавший достать две вещи, а именно какой-то «восьми листовый клевер золотого окраса, как только что отчеканенная и отполированная монета» и «волшебного кролика с красной задней лапой». Согласился на это достаточно бредовое предложение из скуки и из-за того, как много платил купец. Возможно, я чего-то не понимал в суевериях, приметах и ворожбе, но на «вселенские силы» мне было глубоко плевать. А девчонка взялась за то, что предложили, как и всегда.
Это было глупо. Мне даже стыдно сейчас это вспоминать, пожалуй. Я бродил по лесу, закидывая себе чаще за шиворот, чем в рот, только что сорванную ягоду. Вдруг меня что-то сбило с ног, я покачнулся, присмотрелся в сторону, в которую это «что-то» предположительно побежало, и разобрать смог лишь блеск серой и алой лапки. От удивления я даже ягоду уронил, и собрался было метнуть в ушастого ножик или побежать следом, как меня сбили с ног во второй раз. И этот раз оказался более удачным, потому что я, черта с два, упал. Быстро переведя себя в сидящее положение, я заметил бегущую следом за зайцем, - или все же кроликом, - фигурку. Судя по телосложению, которое было слабоватым, это был молодой юнец, а, судя по тому, что так удачно опрокинул меня, был новичком в этом деле. Ну, или наглецом тем еще, откуда мне знать. Я крепко усвоил лишь одно – этот малый у меня сейчас огребет, да так, что потом с алой задницей будет три месяца по ведьмам ходить. И я, не столько за кроликом, сколько за юным искателем приключений на пятую точку, помчался вперед.
Бегал юнец довольно быстро, а из-за ночного неба и вообще слабой освещенности, не лица, не кролика я не видел. Но меня лицо и кролик не интересовали, если честно. «Стой, засранец, чтоб тебя тролли драли!» - крикнул я в след, и, к моему удивлению, мальчонка остановился. Я перешел с бега на шаг и медленно так подошел к парню, наконец, заметив, что передо мной девушка.
Смутился я мгновенно, и за слова, и за то, что принял юную леди юным сэром. Но злоба во мне еще оставалась, и я, как базарная баба, положив руки на бедра, поинтересовался:
- Что это за неуважение к старшим, м?
И, осмотрев девчонку еще раз, заметил в ее руках окровавленный клинок и обмякшего, висящего кролика. А так же мешочек, привязанный к поясу, в котором наверняка лежал тот самый клевер.
- Я за неуклюжесть медведей не отвечаю, - спокойно заявила леди, попутно доставая мешок и кладя туда тушку кролика. Затем, с тем же деловым видом, она взяла откуда-то тряпку и вытерла от крови свой нож, после чего кинула эту тряпочку мне в лицо. Пяти очковый, чтоб ее. И засмеялась.
Я, до этого недоумевающий, разозлился на дуреху окончательно и схватил ее за руку. Скрутил, поставив в любопытную позу, но быстро получил пару пинков и несколько укусов. От очередного пинка упал, причем, упал на бедную девушку, и уже было понадеялся, что ее раздавил, как почувствовал легкий укол от иглы. Нет, это была не отравленная стрела какого-нибудь племени вуду, а длинные когти заразы, лежавшей подобно мной. Она вырывалась, кусалась, я тоже вырывался, непонятно зачем, и пытался отползти. Покувыркались туда, сюда, оставили на друг друге синяки, царапины, а некоторые даже следы своих зубов. Но прервал нас дождь, как я уже говорил.
И вот мы сидим, два хмурых, обиженных друг на друга человека. У меня порвана местами одежда и некоторые особо глубокие царапины немного кровоточат, у нее синяк под глазом и кролик всмятку, которого мы решили сворить, наплевав на купца. Костер разведен, «палатка расставлена», а лагеря не помирены. Мы долго еще сидели и дулись, пока оба, почти что одновременно, не разразились смехом.
П.С. Продолжение будет

15 ноября 2010
- Держишь?
- Держу.
- Точно?
- Да, да, держу!
- Ну, хорошо…
Фонари холодного, светлого оттенка, с кромкой распыленного вокруг эфира. Тени деревьев, тени клеток с животными, тени заборов, аттракционов, автоматов, скамеек. Вдалеке темнеется маленький лес, та самая живая часть парка из различных деревьев, что так любят романтики. Холодный свет освещает все это, придавая мертвый, безразличный вид в эту темную ночь, которая, на самом деле, всего лишь вечер.
Было у современной молодежи странное развлечение, связанное с этим парком. В глубине его, заблудившись среди деревьев и дорожек, стояла бетонная, огромная громада, с двумя полуразрушенными лестницами, обшарпанными колоннами и крышей, на которой были большие, словно специально выдолбленные, неаккуратные дыры. Это была сцена, один из тех немногих предметов, которые напоминали о предшественнике этого нового, безвкусного парка, о прекрасном старом городском саду, который раньше был во много, много раз больше и приятней взгляду.
Так вот, о развлечении. Оно было довольно простым и немного рискованным. Для того, чтобы доказать кому-либо что-либо, - например, «настоящесть и серьезность отношений», - двое человек должны были залезть на ветхую крышу и посмотреть с нее вниз. Это получался этаж этак второй, а внизу сцена почти везде обросла плющом, ветками, мусором, да и было «мелкое» ограждение, проволока, которая была здесь давно, - ей когда-то окружили сцену, собираясь ее «реставрировать», но тогда произошло что-то, что заставило забыть о старой сцене да о парке на почти что десять лет. Опасность была в том, что можно упасть, соскользнуть, ну, или, на худой конец, крыша могла обвалиться. В общем, очень интересная игра.
- Раз держишь, закрой глаза. Закрыл? Я же проверю!
- Закрыл-закрыл, - насмешливо отозвался юношеский голос.
- А теперь представь, что мы не на крыше сцены, а на крыше очень высокого здания. Вокруг темно, где-то горят лампы, которые используют обычно строители. Представил?
- Да.
- А теперь взгляни вниз. Смутные очертания чего-то темного, не видно не асфальта, не намека на него. Тишина, лишь воет ветер, - переменившийся, уверенный тон и ухмылка, незаметная из-за темноты парка. Да и парка ли?
Под ногами крошка из камешков, осколков кирпичей и бетона, в дребезги разбитые окна, торчащие железные крюки и плиты. Сбоку нависла высокая, из деревянных балок, конструкция, которая закрывает здание с одной стороны. На самом верху этой башни строительный фонарь, массивный, светящий ослепляющим, густым потоком света. Наверху звезды и немного поднявшаяся луна, тонущие в желе из непроглядной темноты.
Внизу не видно ничего, и если первые этажей десять сверху видны очертания окон, стыков плит, балконов, то ниже нет ничего, кроме темной материи. Она манит, зовет, и даже окна, смотрящие темными дырами на него, кажется, поют ему, пугают его, кричат: «Упади! Упади!»
Она стоит на самом краю, на носочках, выгнувшись дугой и зависнув в воздухе. Он держит ее за руки, он вцепился в них, боясь отпустить. Его бьет дрожь, он слышит зов этажей, зов темноты, пугающий, дурманящий зов. И она, кажется, тоже слышит его, она извивается, пытается вырваться из его рук, кричит. Этот крик смешивается с пеньем бездны, и эти звуки, похожие на кошмарный, ужасный концерт хаоса, сводят его с ума. Капелька пота стекает по лбу, он кусает губы, чтобы сдержать крик, он боится, до смерти боится. Он боится своей подруги, боится темноты, боится этой глупой затеи, боится провала, и боится своих мыслей, которые боролись друг с другом. Одни просили, умоляли его, чтобы он оттащил ее от пропасти, другие же сладко, нежно шептали, приказывая отпустить ее.
Они вместе уже видели эту картину, уже слышали свист ветра и ее срывающийся крик, контуры ее падающего тела, которое словно заглатывает тьма. Затем раздастся хлопок, крик прекратится, и некоторое время эхо будет играть с ее падением. Он будет стоять, замерев, на самом краю, с бессмысленным выражением лица. Затем, через пару секунд, оцепенение пройдет, он схватится за волосы, будто желая их вырвать и быстро-быстро отскочит от бездны. Упадет на колени, начнет плакать, начнет бить кулаками по бетону, разрывая и режа свои руки. Несколько минут пройдет, и он успокоится, убаюканный ветром и тишиной этой сладкой ночи. Бездна снова будет звать его, но теперь не как гостя, а как своего преданного слугу, предлагая ему награду. Он медленно встанет, покачиваясь, подойдет к обрыву, и, не останавливаясь, пойдет до конца. Он не заметит, как начет падать, как ветер загудит в ушах, как в крови зашипит адреналин. Он будет смотреть в самый низ, и последним, что он будет видеть, будет ее лицо, полное ужаса, окровавленное и неузнаваемое, с холодными, неживыми глазами. Он упадет на нее, разобьется, и, пару мгновений проведет в густом тумане, после чего тоже умрет, не успев даже закрыть глаза.
Парень вздрогнул, рывком подтащил девушку к себе, и, обнимая ее, упал на крышу. Вдох-выдох, вдох-выдох. Ее живое тело, сладость особого, наполненного жизнью воздуха, шуршание деревьев, тишина…  Еще минута, и он осознает, что жив, что находится в парке, что всего этого не было. И ухмыляется. Ему становится смешно. Как же его легко напугать, как же он банально до этого мыслил о любви, о жизни и проч.
Девушка с силой вырывается из его объятий, встает, отряхивается. Юноша смотрит на ее недоумевающее, он не понимает ее улыбки, ее делового выражения лица. Она подходит к самому краю, спрыгивает, и, приземлившись на площадку сцены, не оборачиваясь, уходит, вскоре скрывшись в глубине парка. Он идет за ней следом, догоняет и берет за руку.
- Спасибо, - тихо так, улыбаясь, шепчет он.
- Твоя очередь играться, - тоже улыбнувшись и взъерошив парню волосы, отвечает она.